Борис Александрович Нацкий принадлежал к когорте тех наставников, которых называют – педагог от Бога.
Он отличался особым морским складом. Словно сошедший со страниц романа или повести тех лет, когда корабли были деревянными, а моряки были железными: открытое лицо его бесстрастно, неизменно чисто выбрит, по природе молчалив, обладал тонкой чувствительной душой; габардиновый макинтош слегка распахнут, шерстяной шарф крупной вязки перекинут через плечо, слегка выцветшая мичманка с толстым козырьком и изрядно потускневшим «крабом» ладно сидит на поседевшей голове, неизменная «беломорина» в уголке рта на манер гаванской сигары – таким я его помню.
Борис Александрович учил нас Морской практике: такелаж, парусное дело, морские узлы, сигнальные флажки, световая азбука,.. ну, матросы в курсе. Я намеренно подчеркнул – учил, а не преподавал. Такелажка была для нас не просто – классом, нет, такелажка была для нас местом особым. Это был мир вдохновенного коллективного творчества – мир наполненный запахами: парусины, пеньки, манильских канатов, каболки, шкимушгара – неповторимым духом морской романтики. Там царило увлечение, азарт и усердие, поэтому все его задания выполнялись быстро и на пятёрку, благодаря чему, оставалось ещё время до конца урока, – звёздный час Бори Нацкого, – так мы звали его между собой:
– «Шишкарёв, – обычно обращался он к синеглазому любимцу окрестных краль, – задрай дверь!»
В то время как наш красавец сиськолов засовывал «машкину»* деревяшку в дверную ручку, мы шустро кучковались вокруг Бори как цыплята вокруг наседки. Помимо всего прочего, он прививал нам любовь к знаниям, старался расширить наш кругозор и эрудицию: глубже постичь лиру жизни и прозу бытия.
Выдержав лаконичную паузу, гуру степенно доставал из своего потёртого рундучка один из своих любимых толстых журналов: «Наука и Жизнь», «Вокруг Света», крамольную «Юность» или ещё какое-нибудь солидное издание. Привычно пристраивал на кончике носа представительные окуляры, не спеша слюнявил палец, – и мы погружались в мир знаний, сведений, информации: «О продаже Аляски», «Жутком убийстве Распутина», «Загадках кораблекрушений» и о многом другом.
А бывало: мэтр, слегка откинувшись в кресле, рассказывал нам о непростых буднях морской жизни: о странах близких и далёких, о вещах сложных и простых, о приходящем и непреходящем, о честности, порядочности, справедливости; вразумлял, что нет жизни без ошибок и промахов, а уж если случилось оступиться, то никогда не нужно «шмонаться в кусты».... Трепетно оберегал репутацию курсантов, и отстаивал её, порой, весьма своеобразно.
Однажды, после суточной вахты, – ну вы конечно помните: входы-выходы, камбуз-картошка, коридоры-гальюны – обычная проза. Дело было вечером. Стемнело. Борис Александрович вызвал меня в дежурку и сказал: «Астахов, найди Данилова и Суворова, оденьтесь по-парадке, – буду ждать вас здесь».
Я быстро отыскал Петю с Саней и, пока они собирались, прокрутил в памяти грешки и нарушения, свершённые группой во время суточного дежурства; так, ничего особенного. Петя слегка прикорнул на вахте. Помощник ротного «обнаружил в общественных местах свинство», и водил меня по гальюнам, тыкал в разбросанные по нарочито видным местам, нарочито ломаные спички ». Среди ночи поднял, кастрат турецкий, хотя, – по идее, – должен был старшину поднять... Кстати, а где же Васька в это время был!.. Что-то не припомню!.. Впрочем, где ему быть-то – в кинобудке!.. Это Шишкарь пользовал случайные нычки, а у Васьки свой «апартамент» был.
Короче, «зуб» у пома на меня был. По всему было видно – специально спички разбросал, и свидетеля не зря с собой прихватил, мечту лелеял – не сдержусь и врежу. Ага, ищи дурака!.. Я-то уже знал о его эзотерической задумке (ребята местные шепнули). А мне, между прочим, с детства «по морям, по окианам» пошляться хотелось, на загранку поглазеть, окурок на экватор, – так это, смачно, – с ногтя швырнуть: много чего мечталось и хотелось...
«В общем-то, за такие постные заморочки, как сон на вахте и спички в гальюне, на ковёр не вызывают», – рассуждал я, – «да и причём здесь Саня Суворчик, на этом дежурстве он вообще чист как слеза». Но то, что пом горазд на всякого рода пакости, было общеизвестно: наверняка набрехал что-нибудь ротному: у этого гада не заржавеет!..
Забегая вперёд, – не прошло и месяца, как его турнули со свистом! Залетел на каком-то очередном своём паскудстве, – слушок ходил, – но нам с вами сейчас это совсем не интересно.
И так, Петя с Саней быстренько намарафетились, и мы, – чисто кайфовые сивки бурки, – явились пред лице командора. Придирчиво осмотрев нас, Борис Александрович одобрительно кивнул, молча повернулся и не спеша зашагал по направлению к учебному корпусу. Удалая тройка вытянулась гуськом и покорно последовали за наставником. То ли интуицией, то ли ещё каким-то местом, я чувствовал: – «тут что-то не то...».
И точно: вопреки всем ожиданиям, Боря прошёл мимо учебки, спустился вниз, повернул налево вдоль двухэтажки, остановился у среднего подъезда и сказал: «Сейчас мы пойдём в гости, но только об этом ни кому, ни гу-гу!» Войдя в подъезд, нажал кнопку звонка, дверь отворила дама в возрасте. Годы уже успели сказать своё слово фигуре этой, некогда статной женщины, но лицо, почти нетронутое морщинками, ещё сохраняло остатки былой привлекательности: глаза живые и ласковые, голос тихий и певучий; о таких женщинах говорят «в молодости она, наверно, была очень хорошенькая!»
Войдя, в след за Борисом Александровичем, мы оказались в небольшой, уютно обставленной комнате, освещённой неярким светом, исходящим от мягкого абажура:
– Вы утверждаете, что среди курсантов нет приличных парней, – обратился он к трём девчушкам: две сидели на диване, прямо напротив, а одна справа, в уютном кресле, – вот, знакомьтесь! Плохих не держу! – Выдал заговорщик, глядя на нас словно фокусник, которому удалась его ловкая проделка. И надо сказать, фортель ему с блеском удался: сначала обескуражил нас неизвестностью, теперь ошарашил невероятностью. Слава Богу, девушки пришли нам на помощь и своей неподдельной доброжелательностью и гостеприимством быстро привели в соответствующий случаю меридиан. Мы, конечно, слегка обалдели, но не потеряли голову, и повели себя самым наикорректнейшим образом; после минутного замешательства, последовало галантное знакомство, и очень скоро у нас завязалась непринужденная, дружеская беседа. Девочки оказались просто прелесть! Красавицами они, пожалуй, не были, нет, – они были красивы сердцем, пленяли обаянием, поражали начитанностью, эрудицией и широким кругозором. Держу пари – Борина работа!
С интересом расспрашивали о курсантской жизни, увлечённо слушали наши байки, весело смеялись, когда это было смешно.
Хозяйка поставила чай, печенье, сладости и пригласила всех к столу. Борис Александрович деловито взял бутылку вина с середины стола:
– На вино губы не раскатывайте, – сказал, обращаясь к мужской половине, – вино для меня, а для вас чай!
В такие приятные вечера, время имеет очень нехорошее свойство – лететь быстро, а в компании прекрасных дам, с ароматным чаем и вкусными сладостями, оно имеет ещё более нехорошее свойство – лететь пущенной стрелой.
Было уже довольно поздно, когда девушки стали спешно собираться уходить. Наше, – не допускающее возражений, – решение проводить их по домам, всё же отклонили:
– Нет, нет, – запротестовали они у трапа, что спускался к железнодорожным путям (помните, друзья, излюбленную засаду ротных) – бегите в кубрик, а то, чего доброго, Бакуновец нагрянет, наряд получите!»
Нам ничего не оставалось, как только подстраховать, подождать, пока они преодолеют железнодорожные пути.
Поднявшись наверх со стороны Площади, девушки повернулись, помахали нам своими прелестными ручками:
– Ма-а-льчи-ики-и, спасибо за приятный ве-ечер! – Крикнула одна.
– Спокойной, вам, но-очи! – Вторила ей вторая.
– Не огорчайте дядю Бо-орю, учитесь на пятё-ёрки! – Добавила третья.
Подружки, как это обычно бывает у девчонок, звонко прыснули напоследок и, сорвавшись с места лёгкой стайкой, весело побежали на остановку к подошедшему автобусу.
Насколько удалась нашему обожаемому наставнику та, его дипломатическая уловка: изменила ли она мнение трёх очаровательных юных созданий о курсантах нашей славной мореходки, и какое впечатление осталось у них о нас, после того прекрасного – и, теперь это очевидно, – незабываемого вечера; остаётся лишь предполагать.
Борис Александрович имел обыкновение «не мусолить подробности», – а мы и не расспрашивали.
* * *